Может ли другой стать другом? Тренинг по профилактике ксенофобии

: Может ли «другой» стать другом? Тренинг по профилактике ксенофобии. Солдатова Г.У., Макарчук А.В.

Феномен ксенофобии

Одновременно с процессами глобализации, унифицирующими многие стороны жизни, все большую ценность для человечества приобретают культурные и индивидуальные особенности. Мы стремимся сохранить уникальность того знакомого, комфортного и безопасного мира, который называем своим, и преисполнены решимости защищать его. В наши дни человек так же, как он это делал всегда, продолжает упорно проводить видимые и невидимые границы, отделяя себя от чужих миров и людей и таким образом справляясь с порождаемыми ими страхами.

В концентрированной форме эти страхи выражает слово «чужой» испокон веков пугающее человечество. Смысл, вкладываемый в это слово, не всегда однозначен. Если вместе с настороженностью «чужой» вызывает также интерес и любопытство, порождая амбивалентные чувства, то в этом случае «чужой» — это скорее «другой». Он нас одновременно и притягивает и отталкивает. Сама по себе такая эмоциональная двойственность не несет негативного значения, и у «чужого-другого» всегда есть шансы стать «своим».

Но все же гораздо чаще в отношении к «чужому» начинает доминировать страх. Ведь исторически так сложилось, что люди всегда опасались непонятного, непознанного и незнакомого. Эрих Фромм в своей известной книге «Анатомия человеческой деструктивности» писал, что все чужое, представляя некоторый интерес, в то же время вызывает страх, подозрительность и отрицание, ибо требует неординарных решений (Фромм, 1999). В этом случае «чужой» приобретает негативную валентность, так как помещенный в нашу собственную систему координат, не поддается испытанным способам восприятия, интерпретации и поведения (Шютц, 2003). «Чужой» наполняется особой конкретностью, отличаясь привычками, ценностями, взглядами, и таким образом становится не «другим», а «чуждым», а это значит — «далеким, не имеющим ничего общего с кем-нибудь или чем-нибудь, инородным» (Ожегов, Шведова, 1997). Поэтому «чужих-чуждых» обычно сторонятся, отвергают, их считают виновниками проблем и бедствий, нередко принимают за врагов и ненавидят. И если такой стороной оборачивается рациональное чувство страха человека перед неведомым, то это не что иное, как ксенофобия — страх чужаков, неприязнь и враждебность по отношению к «чуждым», непохожим на нас отдельным людям и целым группам.

В словаре Вэбстера ксенофобия — это «страх или ненависть к незнакомцам, или иностранцам, или к тому, что странно или чуждо». Литературное значение слова предполагает, что ксенофобы — это люди, которые не любят всех чужестранцев, их «инаковость». Такие определения показывают, что главным объектом ксенофобии всегда были незнакомцы или чужестранцы (xenos — посторонние, иностранцы). Причины здесь просты: исторически так складывалось, что появление чужаков, как правило, не предвещало ничего хорошего. В худшем случае они претендовали на поля и пастбища, на имущество, на жен. В лучшем случае — внедрялись в общество, принося с собой перемены. Хорошие или плохие, глобальные или незначительные — это другой вопрос, но чужаки представляли реальную угрозу сложившемуся образу жизни.

В современном обществе ксенофобия распространяется на очень широкий круг объектов, в соответствии с которыми выделяют следующие ее виды:

§               расовые и этнические фобии (этнофобии), определяющие предубеждение и дискриминацию по отношению к лицам другой расы или этнической группы (например, белый и черный расизм, антисемитизм, синофобия — фобия по отношению к китайцам, и др.);

§               религиозные фобии, определяющие страх и предубеждение по отношению к приверженцам различных религиозных ориентаций (например, исламофобия, фобии по отношению к представителям различных религиозных культов);

§               фобии по отношению к группам, отличающимся по социальным, культурным, материальным и физическим признакам.

В последнюю группу входит широкий круг социальных фобий, многие из которых давно находятся в сфере внимания ученых и поэтому получили специальные и уже хорошо известные названия. Это, например, мигрантофобия — предубеждение и дискриминация против беженцев, вынужденных переселенцев, лиц, ищущих убежище; гандикапизм — фобия и предубеждение против индивидов с физическими ограничениями (физические недостатки, увечья и др.); эйджизм — предубеждения и дискриминация, вызванные возрастом человека; сексизм — предубежденность и дискриминация на основе половой принадлежности и многие другие. Особенно число таких предубеждений расширяется в кризисных социальных ситуациях, когда ксенофобия приобретает массовый характер.

Стремление человечества разделять мир на «своих» и «чужих» неистребимо. Такая особенность человека может быть использована в разных целях, в том числе и в таких, которые эквивалентны территории, власти, капиталу и материальным ценностям. Как правило, эти цели остаются за кадром. А вот поводы, которые изобретаются для их реализации и даются на откуп массовому сознанию, часто не отличаются особой аргументированностью. Нелепые и абсурдные, они, тем не менее, могут поднять на мятеж толпы людей, спровоцировать кровопролитные войны. В изобилии такие примеры представлены в литературе. С детских лет мы все помним истории фантастического противостояния «тупоконечников» и «остроконечников» Джонатона Свифта («Приключения Гулливера»), или «долговязов» (худых и трудоголиков) и «толстопузов» (упитанных и релаксирующих) Андре Моруа («Долговязы и толстопузы»).

Это художественная литература, но множество похожих примеров можно найти и в реальной истории. Не все ли равно, на каком языке молиться единому Богу? Но это один из поводов, повлиявших на уровне массового сознания на возникновение кровавого противостояния католиков и протестантов в ХVI—XVII вв. Так ли уж важно, двумя или тремя перстами совершать крестное знамение? Но это тоже один из поводов, определивших конфронтацию старообрядцев и новообрядцев на Руси в XVIII веке после реформы церкви. Если перейти к более частным примерам, то не трудно отыскать и гастрономические ксенофобии, как у Свифта. Например, для объяснения негативного отношения к русским эмигрантам в 20-е годы прошлого века французам было достаточно того, что русские отрезали у сыра корочку. Как мы видим, для ксенофобии не нужны основания, достаточно поводов.

Почему так происходит? Психологи пытаются дать свой ответ на этот вопрос и находят его в самом человеке. Социальный порядок, определяющий взаимоотношения людей в нашем мире, вне зависимости от разнообразных культурных обычаев и традиций, испокон веков задавался универсальной психологической альтернативой «мы—они». Залогом трудного выживания становилось создание замкнутых «мы-групп» и настороженное или враждебное отношение ко всем чужим «они-группам». Стремление человека делить мир на «мы» и «они» — одна из базовых особенностей человеческой природы и центральный психологический механизм ксенофобии.

В современной психологии альтернатива «мы—они» рассматривается на основе концепта социальной идентичности. Идентичность — это базовый психологический конструкт, концентрированно выражающий сущность человека. Идентичность состоит из представлений, эмоций, мотивов, знаний, ценностей, стереотипов, поведенческих схем, норм и стандартов, а также бессознательных образований. Это концентрированный сгусток опыта и ныне живущих поколений, и всего человечества, преломленный сквозь призму собственного существования в группе. В процессе формирования идентичности индивид осознает свою групповую принадлежность и свое положение в обществе, непрерывность своего существования в системе поколений и в контексте истории, принимает определенный образ жизни и подчиняется ему, научаясь соотносить свою индивидуальность с групповой системой ценностей и норм. Индивид ищет свое «Я» и почти всегда находит его в какой-нибудь группе. Поэтому идентичность это, с одной стороны, объединение, тождественность, общность, а с другой — отделение, противопоставление, конфронтация: Я и Другой, Мы и Они.

На протяжении всего жизненного пути индивид находится в процессе осознания и переживания своего личностного Я и группового «Мы». В нормальной жизненной ситуации у большинства людей доминирует личностный уровень. В переходных или кризисных жизненных ситуациях, а также в условиях повышенной напряженности в обществе человеку становится все труднее полагаться только на себя. И он в поисках опоры и защиты стремится к расширению своих социальных и психологических границ. Он выходит за пределы своего «Я», сознательно декларируя свою неразрывную связь с какой-либо общностью или группой. Карл Юнг называл этот процесс психической инфляцией (от лат. «inflation» — «раздувание», «расширение») (Yung, 1977). Через расширение индивидуальных границ личность ищет защиту, устойчивость и возможности развития в группе, в групповой идентичности. Например, в условиях кризисной ситуации 1990-х гг. такой групповой идентичностью для большинства россиян стала этническая принадлежность, что привело к резкому повышению межэтнической напряженности в нашем обществе.

Одним из значительных психологических эффектов действия механизма «Мы—Они» является феномен «ингруппового фаворитизма», экспериментально выявленный английским социальным психологом Гарри Тэджфелом. Его суть заключается в том, что даже символическая отнесенность человеком себя к той или иной группе, как правило, предполагает ее предпочтение и более позитивную оценку по сравнению с другими группами (Tajfel, 1982). Таким образом идентичность выполняет свои функции отождествления и отделения, основанные на естественном предпочтении собственных культурных ценностей. Феномен «ингруппового фаворитизма» выражает стремление человека к позитивной идентичности. Ведь чем выше статус и престиж своей группы, тем выше наша собственная самооценка и наше положение в обществе. Позитивная групповая идентичность членов группы — важное психологическое условие не только самого существования группы, но и поддержания ее стабильности и самостоятельности. Поэтому человек всегда стремится сохранить свою позитивную идентичность и свою группу, в которой он нуждается и к которой хочет принадлежать. Защищая свою идентичность, он защищает свою группу; защищая свою группу, он защищает свою идентичность.

Понятие позитивной идентичности включает в себя позитивное отношение не только к собственной группе, но и подобное же отношение к другим группам. Примем позитивную идентичность за психологическую «норму» многообразия, которая, помимо условия самостоятельного и устойчивого существования собственной группы, выступает также условием мирного взаимодействия в многополярном мире. В этом случае в структуре такой идентичности должны соотноситься позитивный и относительно предпочитаемый образ своей группы с позитивным ценностным отношением к другим группам. Человек, обладающий такой идентичностью, не воспринимает мир как угрожающий, он толерантен по отношению к другим группам, и для него не характерны ксенофобические установки.

Выход за пределы индивидуальных границ и гипертрофированное стремление человека отождествить себя исключительно с одной группой приводит к формированию групповой гиперидентичности, для структуры которой характерен выраженный дисбаланс в пользу позитивного образа своей группы. Это предполагает движение от естественного предпочтения собственной группы по ряду параметров к абсолютной убежденности в ее превосходстве над «чужими» группами. Индивид, обладающий гиперидентичностью, воспринимает мир как угрожающий и готов к обороне. Главную угрозу своей идентичности он видит в чужаках — тех, кто обладает другой идентичностью. Ведь именно поэтому чужак может поставить под сомнение чуть ли не все, что безоговорочно принимается всеми членами другой группы (Шютц, 2003). В случае формирования сознания по типу гиперидентичности человек уже точно знает, от кого ему надо защищать себя и свою группу. Этот путь ведет к развитию ксенофобии как социально опасного психологического феномена.

В основе гиперидентичности лежит этноцентризм именно в том понимании, которое идет еще от П. Гумпловича и У. Самнера. Это одно из ключевых понятий в известной книге Т. Адорно и его коллег «Авторитарная личность» (Adorno, et al., 1950). Оно предполагает жесткое разделение на «своих» и «чужих», порождает негативные образы «чужих» и враждебные установки по отношению к ним, а также иерархическую авторитарную точку зрения на групповое взаимодействие, в котором всегда предпочтительнее, когда «своя» группа доминирует, а «чужие» группы являются подчиненными.

В современных исследованиях этноцентризм уже давно не рассматривается как однозначно негативное явление. Показано также, что рост ингруппового фаворитизма не всегда порождает враждебность по отношению к внешним группам (Rabbier, 1992), а ксенофобия и этноцентризм не имеют жесткой однозначной связи (Солдатова, 1998; Van den Berghe, 1999; Cashdan, 2001). Р. Левайн и Д. Кэмпбелл, рассматривая этноцентризм как производное от реакции на конфликт с другими группами и угрозу с их стороны, выделили его основные симптомы: увеличивающуюся плотность групповых границ, уменьшение числа «отступников» в группе, усиление их «наказания» или даже отвержение их как «дезертиров» (Levine, Campbell, 1972). Групповые границы превращаются в трудно преодолимые барьеры, а для членов группы все более характерными становятся ксенофобические установки.